Причуды 2.0 - Тао В.

осень в бликах роящейся занавески…

халат, натянутый на голое утро: выйди на горный

свет алеющих пиков, в древесную молитву на

проясняющейся террасе…

Холод качнул ветвями над тишиной.

Зигзаг рыбы в водоеме, белые камни…

пустая лодка, принесенная ночью к берегу

…иней на крыше: стекает в подставленную ладонь.

Звериный мох в тишине – податливый и упругий.

Камни тянут дорогу в гору и холод чист как вода,

как мысли

Пластиковые бомбы, бутылки…

пластиковые бомбы, бутылки среди этой смерти

баньши разрушают магию войны, ангелы на

распродаже, толчея —

и ноутбуки с шорохами мира

…эфир занят солнечной возней,

льется его масло на пальцы…

ты принесла мне звезду и горсть мокрых сверчков:

порог пахнет вселенной, полынью и копошатся

муравьи среди созвездий

запаслись отражениями зеркала

Птицами. Будущим. В сердце – ни камней, ни сетей

(зачерпывал время сетью рыбак, умывая руки)

перемигивался маяк со вселенной

Луна – дочь истукана. Нирвана

вваливалась в комнату через окно

ночь

мела в зеркалах, Аллах

разрушал Лос-Анджелес

разметал ангелов по всему Свету —

мы были клонами, убегающими в рассвет

Вечер, разбавленный алкоголем…

Вечер разбавленный алкоголем

Раздавленный лай собак в моем пригороде.

Дырявая оцелкованная мелодия на уме – что-то

телевизионное

ночь чиста – легка как лихорадка

посетившая голову. Обрыв подоконника, сна…

Маятник зеркала зачерпывал ночь как часть

полнолуния.

Шорох золы в пустом доме…

лунная полынь жгла губы, плавала решетом.

Невидимый рост растений в зеркалах.

Угрюмый бокал…

Мраморная Офелия, тишина.

Вилась лиана через глазницу. Атон прострелил

бедро. Ты вошел в дом, пастух друзей – споткнулся

о порог

Вежливые сны как телохранители,

или убийцы. Вас выжали из меня: и только

умерший кот танцевал по комнатам тела

А в мае пришли индейцы, пестрые как поминки!:

три тела – три сознания. Каравай ноги в танце…

выбери меня, или трех сестер в

Подуло с зари: третья серия…

Шатер раскинулся ночью! Расцвели вишни!

ночная фальшь ветерка, занавески…

А кроме меня есть петух одноглазый.

Есть песня проглоченная. Желтая сова…

тайна, упущенная неумело – утекла,

измазав коготь ночи напоследок…

выступила кровь – Главная Героиня.

Трепет мотыльков разламывал рамы

(Я взглянул в окно, на гостей): только реки

не хватало, шутов в лошадиной крови!

И прощалось поле с дорогой. Смех колосьями

плел песню, пылил до утра:

вот, мы прожили, славно, еще одну вечеринку!

Ветер доволен, не думая о вине

пролитом в полночь…

море молилось спокойно: выйдя из нас

Свечи…

свечи, колеблемые порывом сквозняка,

Евангельская грусть в глазах – мы были бризом

Сан-Франциско, плотью, сжигающей ветер – голые

паруса

Птицы размешивают воздух, но зной

не отодвигается, не становится короче…

Призрак путешествует в развевающемся теле —

вспоминаю самую красивую мусульманку в этом

городе, солнце отсвечивает сваями небоскребов —

кофе-арабик, плеер

протравленные кроны заката —

ты растворилась в ментоловом прибое

улиц

Меланезия, смешавшаяся на языках —

в оргии улыбок, сердец. Ночь, ставшая для нас

чем-то еще. Теснящиеся буйволы в сердце…

мы поджигаем вакуум,

что бы соединиться в красивейшую плоть

путешествия

Небо…

…небо выскочило кузнечиком из-под рук.

Ложились саперы в полночь. И была луна.

Пело колесо телеги всю ночь, несло с собой ковыли,

сапоги солдат (мерное бряцало).

Где ты, мой гость нежданный?! Ненадежная

подруга, запертая полночь

Монотонное олово баюкает поверхность реки.

Медленные черепахи сна… медный таз блестел,

трогая полнолуние – и сушь черемухи

шагала за окнами, всю ночь считая шелест.

Болты кисли в своих соитиях.

Неоновый месяц теребил поверхность вод, поднимая

солдат на пахоту. Контроль часов. Улыбок лунных

циферблатных. Сияла пыль, дорога —

и голос умолк, обожая безмолвие

Мысли влекомые на убой.

Пепел образов, достигший света.

Легким лучом сметен часовой, соловьи сочинили

загадку: чей брат будет первым птицеловом?

Тревожное утро: засиделись допоздна,

прождали ночь – а она не вернулась, скутавшись

с плеч …еще сон истекал с тополей, притворяясь

ребенком

Многоголосье птиц напоминало здание – вечно

разрушаемое, или пустое. Нет подобия скалам,

покою.

Тревога газеты шуршала вяло

раздумывал вентилятор. Саранча сыпалась

из страниц: колкий пол…

Машинную память несло на луга, целый лес

нашептали саперы, ушли: и лес замер,

встав на дыбы. Минные поля грелись,

зрели среди цветов

Сонным летом, растеряв друзей…

Неторопливый зной сушил сигареты на столе,

проветривал встречу…

Стайка мух вылетела из зеркала, играя —

мой воробей не мог ни на что решиться

Ложились в постель с комарами.

Незнакомцы сидели у изголовья, нарушая август.

Небеса чертили свою яму

(глаз выкатился из угла – застыл)

А ночь кусалась тихо и бессильно – была

бесполезной

Скалы…

Скалы молчали – убитые зноем,

захваченные пустотой.

Блюзовое безмолвие бензоколонки,

убогий угол

дома

Мертвый сезон, серый день.

Чайки вписывают тысячелетия в пергамент

рассвета, ангелы обнимаются в Интернете —

ветер защитит нас, солнце нас спрячет!

…мертвый день, серая кухня.

Закипела кровь в чайнике…

Рассеянные двери закусочной:

деревья рябят в воздухе, в растерянной

солнечной пустоте – Храмы Любви.

Храмы Неба.

Разрушенные облака – чувствуешь

их легкость перед смертью.

Лепет бабочек, ливней …в парке,

в жаркой затхлости зарослей:

окружен безмолвием,

адом

мел памяти сметает с крыш домов —

пшеничный ангел спорит с солнцем,

небом,

а мир вокруг сожжен пожаром

совокупленья, смерти —

мы проходили в школах эту землю

безжизненных экспрессов

Мухаммад мягкий словно мох

Тяжелый гребень в волосах

и легкие шаги

в скульптурной синеве

Мне море отвечало эхом, жестом!

Неслышным танцем плоти

Лу

Занесло лошадиный топот в ночь,

в скрипящую каюту. Я выбил иллюминатор

и сияние очнулось! …лежал, боясь шевельнуться

на заминированном поле – боялся проснуться

Плел чью-то песню ветер, бормотал молитву под нос

Часы тикали и минуты кисли, меняя свои

предметные формы. Рассыпал карты налетчик ветер,

ведя молчаливую игру, разыскивая…

Меняла-садовник

встретил меня у калитки:

как пронесу?!

А ты, что отразилась в тонком полете —

стала ли ты кипарисовым лепетом, смуглой стрелой

воина?

Мои руки уронившие серебро…

Часы

Прислушайся к своему швейцарскому сердцу

Когда женщина умирает, в доме ломают прялку —

компьютерный мир мне больше подходит. Ношу

свечу, оберегаю пламя от солнца.

Солнечный день… Лица стекают с экранов – хватит

думать о смерти, чужом доме. Лисья реклама, панама

в пыльном июне, на голове – стоит пугало, умирает

в траве. Мне не больно. Мир безразличия

мне подходит больше, чем эволюция.

Пальмы смыты приливом, неоновые зонтики

в сизом дожде. Смерть подходит и облачается

в наши одежды – наши лица стирают с экранов

тряпкой. Только птица

задержалась в чьем-то доме, порхает

в комнатах-одиночках золотисто звеня —

окликает, ищет меня

Пушистый песок черепах…

Пушистый песок черепах поселился

в доме. В комнатах пропахших сушью,

выцветшими занавесками…

счастье держалась на крохотной

точке рябящей в уме

Ссыпали пепел в горшки

и тек поезд в ночи, тусклой вспышкой

поблескивая: санитарная песня

Случайно поджег сквозняк, чиркнув

спичкой… Включил свет спокойно.

Сигареты лежали в ряд,

как расстрелянные…

Мертвый воробей чирикнул

из мрака: мутнеет зеркало, теряя эти

мысли. Туман оплетает голову

и багряный рассвет

Мертвый сезон, мертвый ангел